Неточные совпадения
Она сказала это так сильно встряхнув головой, что очки ее подскочили выше бровей. Вскоре Клим узнал и незаметно для себя
привык думать, что царь — это военный человек, очень злой и хитрый, недавно он «обманул весь
народ».
«
Народ вымирает,
привык к своему вымиранию, среди него образовались приемы жизни, свойственные вымиранью, — умирание детей, сверхсильная работа женщин, недостаток пищи для всех, особенно для стариков.
А после ничего,
привыкли все; французы эти —
народ ловкой, догадливый; довольно даже веселые, — песни, бывало, поют.
А недоимки росли с каждым годом все больше, потому что
народ бедствовал серьезно, хотя и
привык уже давно ко всяким бедствиям.
—
Привык — ничего теперь!..
Народ только нынче ужасно балованный и ленивый стал. Я ведь, изволите знать, не то что человек бранчивый, а лето-то-летенское что у меня с ними греха бывает — и не замолишь, кажется, никогда этого перед богом.
— Нет, Андрюша, — люди-то, я говорю! — вдруг с удивлением воскликнула она. — Ведь как
привыкли! Оторвали от них детей, посадили в тюрьму, а они ничего, пришли, сидят, ждут, разговаривают, — а? Уж если образованные так
привыкают, что же говорить о черном-то
народе?..
— Я сидел тут, писал и — как-то окис, заплесневел на книжках и цифрах. Почти год такой жизни — это уродство. Я ведь
привык быть среди рабочего
народа, и, когда отрываюсь от него, мне делается неловко, — знаете, натягиваюсь я, напрягаюсь для этой жизни. А теперь снова могу жить свободно, буду с ними видеться, заниматься. Вы понимаете — буду у колыбели новорожденных мыслей, пред лицом юной, творческой энергии. Это удивительно просто, красиво и страшно возбуждает, — делаешься молодым и твердым, живешь богато!
— Начал я пиво пить, сигары курю, живу под немца. Немцы, брат,
народ деловой, т-такие звери-курицы! Пиво — приятное занятие, а к сигарам — не
привык еще! Накуришься, жена ворчит: «Чем это от тебя пахнет, как от шорника?» Да, брат, живем, ухитряемся… Ну-ка, правь сам…
А один иностранный посол написал своим, что «
народ привык-де к неволе, к низкому, бесчеловечному раболепию пред теми, кто всего более делает ему зла».
Я не раз видел, и
привык уже видеть, землю, устланную телами убитых на сражении; но эта улица показалась мне столь отвратительною, что я нехотя зажмурил глаза, и лишь только въехал в город, вдруг сцена переменилась: красивая площадь, кипящая
народом, русские офицеры, национальная польская гвардия, красавицы, толпы суетливых жидов, шум, крик, песни, веселые лица; одним словом везде, повсюду жизнь и движение.
Однажды дошли как-то эти слухи до Бориса Петровича: «вздор, — сказал он, — как это может быть?..» Такая беспечность погубила многих наших прадедов; они не могли вообразить, что
народ осмелится требовать их крови: так они
привыкли к русскому послушанию и верности!
Петр, выросши на свободе и
привыкши запросто обращаться с своими сверстниками, и сам не мог слишком дорожить той величавой торжественностью, с которой являлись обыкновенно
народу его предшественники.
— Никто не заботится о
народе, сам же он духовно заботиться о себе не
привык, не умеет.
Народ все строгий: наблюдают, как она сядет, да как пройдет, как встанет; а у Катерины Львовны характер был пылкий, и, живя девушкой в бедности, она
привыкла к простоте и свободе: пробежать бы с ведрами на реку да покупаться бы в рубашке под пристанью или обсыпать через калитку прохожего молодца подсолнечною лузгою; а тут все иначе.
Хотя г-жа Ежова коротко знала автора по петербургской сцене,
привыкла к его безумным вспышкам и, будучи неуступчивого нрава, никогда ему не покорялась, а, напротив, заставляла его плясать по своей дудке, но в Петербурге она была дома, как будто в своей семье, — здесь же совсем другое дело; она сама приехала в гости в Москву, и сцена Большого Петровского театра, полная разного
народа, казалась ей чужой гостиной.
Видал, как на палке тянутся, так и мы с немцем: он думает, что «дойму я тебя, будешь мне кланяться», а я говорю: «Врешь, Мухоедов не будет колбасе кланяться…» Раз я стою у заводской конторы, Слава-богу идет мимо, по дороге, я и кричу ему, чтобы он дошел до меня, а он мне: «Клэб за брюху не будит пошел…» Везде эти проклятые поклоны нужны, вот я и остался здесь, по крайней мере, думаю, нет этого формализма, да и
народ здесь славный,
привык я, вот и копчу вместе с другими небо-то…
Услышав, что мужики по большей части обручники и стекольщики и что они ходят по летам в Петербург и Москву, он очень справедливо заметил, что подобное имение, с одной стороны, спокойнее для хозяев, но зато менее выгодно, потому, что на чужой стороне
народ балуется и
привыкает пить чай и что от этого убывает народонаселение и значительно портится нравственность.
Я и этого забавника начал раскрывать — надо мне видеть все пружины, какие людями двигают. Как
привык я к работе моей, Михайла лениться стал, всё убегает куда-то, а мне хоть и трудно одному, но приятнее:
народ в пекарню свободно ходит, беседуем.
— Я торгую только стеной и крышей, за что сам плачу мошеннику — хозяину этой дыры, купцу 2-й гильдии Иуде Петунникову, пять целковых в месяц, — объяснял Кувалда деловым тоном, — ко мне идет
народ, к роскоши непривычный… а если ты
привык каждый день жрать — вон напротив харчевня. Но лучше, если ты, обломок, отучишься от этой дурной привычки. Ведь ты не барин — значит, что ты ешь? Сам себя ешь!
— Серый
народ едет… — объяснял он, точно стараясь оправдаться. —
Привыкли к грязи сызмала.
Макар горячился и кричал нарочно, чтобы собрать вокруг себя побольше
народу, так как он
привык бояться татар. Но попик остановил его...
Павлин. Между прочим, гражданин Звонцов в речи своей коснулся — и весьма обидно — церкви. Среди многих обычных и легкомысленных поношений, коими господа интеллигенты
привыкли обременять духовенство, указал он и на то, что, дескать, нужно устранить из богослужения древнеславянский язык, дабы сделать глас божий более вразумительным душе пасомых — наивной душе
народа нашего.
Вы придете в удивление, если
привыкли считать русский
народ только плутоватым, а в прочем — слабым и апатичным: южные страсти встречаете вы на каждом шагу, кровавые сцены из-за любви и ревности, отравления, зарезыванья, зажигательства, примеры мщения, самого зверского, — попадаются вам беспрестанно в этих известиях [; а известно, любят ли у нас все делать известным и как много, вследствие того, доходит до публики из того, что делается]…
Даша. Убей ты меня лучше! Не хочу я жить без твоей ласки! Сам ведь ты меня приучил. Зачем же ты меня прежде любил да нежил, я бы уж не
привыкала. Помнишь, мой сердечный, дома-то ты, бывало, на меня не наглядишься, а выйдем мы с тобою в праздник на улицу — и сидим целый день обнявшись, за белую руку ты меня держишь, в глаза мне смотришь. Народ-то идет — на нас радуется. Скоро-то, скоро все это миновалося! (Плачет.)
Какое странное, необъяснимое явление для тех, кто
привык отчаиваться в русском
народе и все явления его жизни приписывать единственно требованиям и велениям внешних сил, чуждых
народу!..
— Это с непривычки. Вишь, народу-то что!.. А музыка-то? Не слыхивала такой? Почище нашего органа? А? Ничего,
привыкай,
привыкай, Дунюшка, не все же в четырех стенах сидеть, придется и выпрыгнуть из родительского гнездышка.
У него была жена, совершенно исключительная по достоинствам женщина, была куча здоровых детей, была слава, кругом его была русская природа и русский
народ, который он
привык любить с детства больше всего на свете…»
— Да жизнь, дружище, твоя собственная, как неверно
привыкли говорить люди, жизнь… Она дана тебе божественной волею и ею только может быть отнята, это вообще, если речь идет о жизни человека, но, кроме того, каждый из нас гражданин и, наконец, воин, мундир которого ты носишь… а следовательно, наша жизнь принадлежит человечеству,
народу, государству, но далеко не лично нам.
Ответственность за несчастную судьбу России, за все зло русской жизни
привыкла интеллигенция возлагать на «них», на власть, противополагаемую
народу, но никогда на себя.
И пошла кудахтать… Так весь базар и грохнул. Рассмеялся Федька, русой башкой тряхнул, через королевича объяснил: и без речи, мол, обойдусь, не
привыкать стать. Королевское семейство да весь
народ вызволил, — на королевскую десятку с товарищами выпью… А баба эта пусть мою разговорную порцию себе берет… Авось не лопнет.
Индивидуалистическая, очень сильная в вопросах личности, ее переживаний, психологии и морали, она слишком и не без основания
привыкла к „безмолвствующему
народу“, чтобы сразу и смело подойти к новому герою с его массовой психологией, массовой волей и доселе еще невиданными проявлениями последней в войнах и революциях Русская литература все еще продолжала описывать любовь в помещичьей усадьбе или новые нравы Растеряевой улицы.
Мы так
привыкли к тому, по меньшей мере странному толкованию, что фарисеи и какие-то злые иудеи распяли Христа, что тот простой вопрос о том, где же были те не фарисеи и не злые, а настоящие иудеи, державшие закон, и не приходит нам в голову. Стоит задать себе этот вопрос, чтобы всё стало совершенно ясно. Христос — будь он бог или человек — принес свое учение в мир среди
народа, державшегося закона, определявшего всю жизнь людей и называвшегося законом бога. Как мог отнестись к этому закону Христос?
А мало того, что он любил власть,
привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России, и потому только, против воли государя и по воле
народа, он был избран главнокомандующим.
И церковный
народ, и церковная иерархия
привыкли к приниженной пассивности, вся активность была возложена на органы государства.
Работа пошла легко, и все вокруг как-то посветлело, стало проще и понятнее. Пригляделся околоточный и к
народу, и
народ был все простой, такой, с каким он
привык и умел обращаться; рабочие, какие-то мужики, полугоспода, приказчики из лавок. Были и женщины.
Иерархи русской церкви не
привыкли говорить властные слова, они не были духовными водителями
народа.